Алина Дадаева, поэтесса. Жила в Ташкенте, окончила Национальный университет Узбекистана, факультет журналистики. С недавних пор живет в Мексике.

Мексиканский сериал

Моя история любви с Мексикой началась в Нью-Йорке, на туристическом суденышке, катавшем туристов вокруг Манхэттена. Именно там я повстречалась с Даниэлем, моим будущим супругом. Приглянулись мы друг другу сразу, но лишь потому, что я приняла его — черноволосого и черноглазого — за среднеазиата, а он меня — такую же по показателям — за мексиканку. Так и познакомились. Потом были многомесячные фб- и скайп-обмены любезностями, мыслями, стихами, музыкой, два визита в Узбекистан с его стороны и один в Мехико — с моей, которые и закончились штампом: нет, не в паспорте (его в Мексике не проставляют), но в судьбе: великим штампом семейной жизни.

Мои допереездные представления о Мексике были сумбурны и наивны. Помимо образа будущего супруга и его семьи, в сознании вырисовывались физиономии этаких добропорядочных Марианн и Луисов Альберто, увенчанных ацтекскими перьями.

Кстати, моей первой и горько-безответной любовью тоже был мексиканец — красавец Рикардо из «Дикой Розы». Романтичные бабушки и дамы от пятидесяти наверняка его помнят. Когда он явился на постсоветские экраны, мне уже исполнилось четыре года — возраст вполне состоятельный для первого чувства. Но что-то мне уже тогда подсказывало: по собственному желанию в нашу джизакскую провинцию он наведается не скоро, стало быть, это желание нужно как-то пробудить. Писать я еще не умела, но заставила маму научить меня выводить два слова «Мексика. Алина». Кипу таких двухсловных посланий мы с мамой бросили в почтовый ящик джизакского Главпочтамта. Одно из них по прошествии 22 лет я год назад нашла и привезла с собой в Мехико, дабы вручить адресату: Гильермо Капитильи, актеру, сыгравшему в далеком 87-м моего мексиканского возлюбленного. На июль у меня запланировано с ним интервью.

Адаптация в новом обществе, сколь бы дружелюбным и приятным во всех отношениях оно ни казалось, — процесс болезненный. И покуда не выработается иммунитет к чужой, непривычной культуре, у эмигранта будут наблюдаться побочные эффекты. У одних они слабо выражены, у других оборачиваются осложнениями. У меня, пожалуй, был второй случай. Ознаменовался он и внутренней апатией, и изменением эмоционального фона, и даже ухудшением аппетита. Но хуже всего, что адаптацию культурную пришлось совмещать с адаптацией семейной, бытовой, причем одна неизменно отягчалась другой. Сейчас этот этап, хочется верить, в прошлом, хотя знаю, отголоски его будут раздаваться всю последующую жизнь, ведь отсутствие культурного бэкграунда будет сказываться — и в семье, и в стране.

Их нравы и традиции

Прожив в Мексике уже более года, я полностью согласна со словами известного французского поэта-сюрреалиста Андре Бретону, который почти сто лет назад сказал: «Мексика не создает сюрреализм, она его проживает». С тех пор мало что изменилось. Мексика многослойна и полифонична, я бы сказала даже — какофонична. Это помесь фанатичного христианства и дикого язычества, добродушия и уживчивости с агрессивностью и жестокостью. В ней много крика и позы и одновременно органичности и естественности.

Мексиканцы обладают очень большой внутренней свободой. В метро здесь легко можно встретить девочек с голубыми волосами и мальчиков с карабасово-барабасовой бородой. Ажиотажа, недоумения или осуждения они не вызовут. Даже элементарного удивления — и того не удосужатся. Потому что за поворотом мимо тебя уже прошли другие девочки с волосами серо-буро-малиновыми, другие мальчики с бородами, косами и губками бантиком. Прошли своей дорогой, проживая собственные жизни, до которых никому нет дела.

Мексиканцы в основном религиозны, но как-то очень картонно-киношно. Кажется, ну не может вера в XXI веке принимать такие обличия, ну разве что в каком-нибудь глупом сериале. Ан нет, шествуют по Мекке-Мехикании толпы паломников к подножию базилики пресвятой смуглянке Гваделупе, умирая в пути, разбивая в кровь подошвы.

У мексиканцев есть немало других качеств, которые могут просто нравиться, как медный грош. Их априори веселый, такой отличный от хрестоматийно русского нрав. Их дружелюбность к чужакам, она же пресловутая ныне толерантность. Их природный гедонизм. И отсутствие малейших претензий на гегемонию: в политике ли, в военной мощи ли, в искусстве…

Мексика — страна, богатая традициями, и порой удивительными. Меня поразило широкое, общенациональное празднование Дня мертвых. Не поминовение, заметьте, мертвых, а их чествование и празднование, если не сказать поздравление. Мексиканцы активно «балуют» души мертвых, не подвергая существование последних ни малейшему сомнению. Балуют вкусностями, которые любили усопшие, их любимыми предметами обихода. Водружают все это на домашний алтарь, который увенчивают оранжевыми цветами, очень похожими на наши ноготки, свечами, чашами с водой и фотографиями почивших.

Празднуется День мертвых 2 ноября и, вследствие календарной близости к Хэллоуину, также знаменуется костюмированными шествиями. За две недели до празднества на рынках появляется масса сувенирной и съестной атрибутики: сахарные черепа, статуэтки в виде надгробий, гробов, бедных Йориков. Государство, равно как и потребитель, не жалеет на празднество средств: организует концерты и световые спектакли на фасадах церквей; на площадях, во дворах музеев и университетов сооружает огромные алтари в честь великих всея Мексики: поэтов, художников, революционеров (да-да, последних здесь все еще почитают). Впрочем, само особое отношение к смерти у мексиканцев обусловлено, конечно, не только этим днем — оно шире и глубже. Смерть здесь не столько биологическая, сколько философская категория. Если бы поэт Александр Кушнер родился в Мексике, он прославился бы среди масс одной только фразой: «Умереть — значит, стать современником всех, кроме тех, кто пока еще жив».

Путешествия по миру ацтеков и майя

Всякое путешествие протекает, как правило, на трех уровнях: эмоциональном, чувственном, интеллектуальном. В Мексике каждый новый пункт назначения с лихвой покрывает все три. Это и удивительная природа: лазурные океаны и водопады, каньоны, горы, поросшие гигантскими вековыми деревьями, подземные пляжи, причудливые острова, пеликаны, выхватывающие у тебя из рук рыбешку, танцующие киты, прозрачные светящиеся медузы. Это и мистический, сказочный мир древних ацтеков и майя с его полуразрушенными, но величественными пирамидами, подземными лабиринтами, гигантскими каменными истуканами, барельефами, вертикальными городами. Это и прекрасная колониальная архитектура: католические храмы, синкретичные, европейско-языческие; музеи, правительственные дворцы, массивные, но изящные, увенчанные кокетливыми обнаженными статуями.

Туризм в Мексике децентрализован, не ограничен столицей и условным «золотым кольцом» городов. От этого всякая новая поездка оказывается ценнее, интереснее и необычнее.

Творческий процесс

В период адаптации мне не писалось. Зато потом стали появляться совершенно особенные тексты, не привычные даже для самой себя. Это, пожалуй, и не русская литература, хотя и пишется она на русском языке. Сказываются и дружба с местными писателями, и новый лингвистический контекст бытования, и общекультурная ассимиляция. И, конечно, переводы. Полтора года назад я занялась изучением ацтекского языка — науатля, совершенно удивительного в своей метафоричности. К примеру, дословный перевод слова «поэзия» на науатле — «песнь цветов». «Бабочка» и «ложь» именуются одним определением: по типу смежности характеристик: бабочка прекрасна, но легковесна, такова и ложь.

Кстати, многие считают науатль мертвым языком — отнюдь, малые этнические группы в Мексике по-прежнему на нем говорят. Беда в том, что эти группы так разъединены, что на данный момент существует порядка сорока диалектов языка без единого канонического. Это очень затрудняет процесс его изучения. Так что, когда я попыталась почитать поэзию древних ацтеков в оригинале, то практически ничего не поняла. Зато ее хрестоматийные переводы на испанский показались мне совершенно прекрасными. В результате в моей крайне скудной переводческой копилке оказались переводы великих древних поэтов Несауаткойотля и Точиуитсина. Надеюсь, в дальнейшем они пополнятся и другими авторами. Увы, образцов древней ацтекской литературы осталось очень немного: большую часть уничтожили в XVI веке испанские конкистадоры.

Ташкентские корни

Ташкенту неплохо бы поучиться у Мехико этакому масштабному культуртрегерству. Каждый человек в мексиканской столице, независимо от своего социального и материального положения, имеет доступ к Аполлонову святилищу. В десятках музеев, домов культуры, центров искусств ежедневно организуются концерты филармонических и камерных оркестров, показы интересных кинолент, театральные читки, поэтические чтения, научно-популярные лекции. Половина этих мероприятий совершенно бесплатна, так как финансируется правительством или меценатами. Метро изобилует рекламой литературных конкурсов, выступлений симфонических оркестров, театральных коллективов. На одной из станций лестницу превратили в популяризатор поэзии: боковые стороны ступеней увенчали стихотворными строками. Вряд ли, конечно, эта акция увеличит количество любителей изящной словесности, но люди, по крайней мере, будут помнить, что и таковая тоже существует.

Мехико же всегда будет завидовать уровню безопасности в Ташкенте: днем и ночью на улицах и в общественном транспорте. И это очень и очень ценно.

В Ташкент надеюсь приезжать не реже, чем раз в полтора-два года. Прошлым летом уже нанесла первый «визит» на Родину. И скажу как человек, повидавший несколько стран и множество городов: не было в моей жизни путешествия более желанного и радостного. Возвращение к семье, друзьям-литераторам, просто друзьям — есть возвращение к себе, в себя.

Текст: Саид Туляганов

Фото: предоставлены участницей материала